now my feet don't touch the ground
Можно сказать, что 2016 год был "awakerless". Первый год за последние 5 (!?), когда я не выложила ни единой главы про "Пробудителей". Зато 2017 начался с пополнением в рядах "побочных историй" 
Я уже сто раз говорила, поэтому очередной раз это не будет ни для кого сюрпризом. Для меня совершенно невероятно, что есть люди, которые на протяжении лет проживают со мной эту историю. Для меня лично это одна из самых значимых и волшебных вещей в моей жизни.
Пожалуй, пусть будет здесь.
Awakers (Пробудители): "Самая лучшая песня".
Категория: джен с элементами гета и броманса и с примесью чего-то там еще)
Рейтинг: R
Жанры: повседневность, юмор-драма, POV, Hurt/comfort, психология
Предупреждения: нецензурная лексика, пропаганда безудержного веселья.
Размер: всего одна история
Ссылка на фикбук: здесь
∞ ∞ ∞
Мне все иначе представлялось. Сначала мы посмеялись, когда Ральф ляпнул что-то про творческий перерыв, потому что какой творческий перерыв может быть после отпуска? Но сложилось все само собой, да так и повисло в воздухе. Будто этот самый перерыв решил взять Ральф, а мы оказались втянуты поневоле.
— Это же не значит, что мы видеться не будем, — заключил он, похлюпывая ногой по весенней луже. — Просто, ну…
И все закивали, не найдя аргументов против веского «ну».
— Так чем он там так занят, что запросил перерыв? — вопрошаю я у Майка в трубке. Он пфыкает по-троевски:
— А я почем знаю? У него и спроси.
— Я думал, вы на связи.
— На какой, на ментальной что ли?
читать дальшеЯ хмыкаю в трубку, сдерживая смешок. Чувство юмора Эллиота просачивается сквозь сотовый. Кажется, мы слишком часто торчим на линии, хотя видел я его в последний раз по ТВ.
С Троем совсем другая история. Ждать от него звонка, все равно что уповать на конец света. Только твитер расписал весь вдоль и поперек. Хуже всего, что по твитам не понять ни разу, пьяный он там, укурился или просто дуркует; а на телефон уже рука не подымается. Черт с ним, думаю я, пускай гуляет. Потому что звонить Трою после долгого перерыва — все равно, что открывать ящик Пандоры.
— Гордон важный сильно стал после клипа, — заключает Майк на проводе. — Вот и не звонит. Нет ему дела до вас смертных.
Когда мы говорим о клипе, речь идет даже не про нашу группу. Это из электронщиков кто-то додумался: увидел Гордона и решил что бы то ни стало затащить к себе в видеоклип в качестве главного действующего лица. А тот мало того, что согласился, еще и Майка с собой приволок. Я даже по телеку видел: Гордон пританцовывает всю песню — эквалайзер хренов; делает вид, что подпевает женскому вокалу, а Майк стоит истуканом. Тот еще дуэт комический.
Смертным, честно говоря, тоже все немного побоку. Я уже прихватки с рук снимать замаялся. Думал, пойду работать, как нормальный человек, но черт меня дернул выпекать на дому.
— Нормально, — сетует Майк. — Группу мы, значит, по-человечески продвинуть не можем, а на пирогах своих поднялся вон, как тесто на батарее.
Поднялся, пожалуй, громко сказано, но доход реальный. Тратить я, правда, ничего не успеваю, потому что часов двадцать в сутки торчу у духовки, а остальные четыре пытаюсь отмыться под душем. Я и Эмму не вижу толком. Майк захаживает реже. Оно и понятно: за окном и без того жара, а внутри вообще не продохнуть. Однако, стоит мне дать слабину по ходу телефонного разговора, и меня вытаскивают за пределы дома.
Час уже поздний. Вопреки мрачному облику в пабе горят разноцветные огоньки — будто забыли снять украшения после зимних праздников, а теперь и смысла нет: все равно через полгода вешать обратно. Майк сидит напротив картинно отражаясь в затемненном окне. Совершенно такой же, как в телевизоре, ни на волосинку не изменился.
— Тоже мне трудяга. Ты когда в последний раз на свежем воздухе был? — ворчит он.
Я шумно вздыхаю, оставляя за собой облачко мучной пыли.
— Где ты видел тот свежий воздух?
— Тоже верно, — он кивает, складывая классические рэйбаны на салфетку, я уточняю:
— А кто еще будет сегодня или чисто мы с тобой?
— Да куда там, я тебя еле вытащил. Дороти опять пытается себе выбить бумажку, что у него есть какое-никакое образование.
— Летом?
Майк красноречиво пожимает плечами.
— Трой еще хуже, ну ты знаешь…
По моему вопросительному взгляду он делает вывод, что ничегошеньки я не знаю.
— Ты когда в последний раз от него слышал? — хмурится он.
— Ну, я в курсе, что она записал 26 демок.
— Это давно было, — отмахивается Эллиот. — Теперь еще хуже: Гордон влюбился.
— Ой ли? — вырывается у меня.
— Еще как ой. Лучше бы он демки записывал.
— Прямо-таки влюбился?
— Ну, он так думает.
— В девушку?
— Нет, в фонарный столб! — ехидничает Майк. — Конечно, в девушку, в кого же еще?
— Может, в чувака, откуда мне знать. Он же божился, что бисексуал.
— Ага, а я кенгуру, — он снова фыркает, напуская на себя недовольный вид, хотя я знаю, что Эллиота пирогами не корми — дай посплетничать.
— И что теперь? — я неспешно потягиваю пиво, прильнув плечом к стене.
— И что, теперь все!
— «Я не ем не сплю, так ее люблю»?
— В точку.
— Ты ее видел?
— Нет. Он ее тщательно скрывает, видимо, боится, что украдут.
— Так может ее не существует?
— Может, пусть лучше не существует. Я не готов потом опять его от пола отдирать, когда кто-нибудь разобьет нежное гордоновское сердце.
∞ ∞ ∞
Даже если девушки и не существует, вижу ее я отчетливо. При первой же встрече с Троем. Вижу ее в лихорадочном блеске его глаз, дерзко вздернутом подбородке, будто он собрался отстаивать передо мной истинность своих чувств. Удивительно, как после каждой нашей разлуки Трой кажется меньше. Я-то точно уже бросил расти, а он, видимо, решил запустить обратный процесс. Удивительно даже, как такой небольшой Трой занимает дофига места в пространстве.
— Она была такая красивая, я подумал, что это манекен, — пытается объяснить он, хлопая сияющими глазами.
— И что?
— Я поцеловал ее.
— Ты поцеловал манекен?
— Да нет же, ты не слушаешь! Я поцеловал ее! — мне думается, что если глаза его распахнутся еще больше, то вылезут за пределы орбит и уже никогда не вернутся на место.
— Конечно, потом она влепила мне пощечину, — делится дальше Трой. — Вот так вот — бац! Я сам всю жизнь мечтал кому-нибудь так смачно влепить, но я же не девчонка, нам не положено, да? Но я ей все объяснил, и она сказала «ладно».
Она была такая красивая, что Трою сразу захотелось что-нибудь ей подарить. Но у него с собой был только чупа-чупс, и он подарил ей чупа-чупс. Она решила, что это неприличный намек, но сказала «ладно». И снова влепила ему пощечину.
— Это интернет всех портит, — сетует Трой в футболке с надписью «sex, drugs, pokemons». — Я ничего не имел ввиду.
Конечно, не имел. Трой никогда ничего не имеет ввиду.
— Мне пришлось пригласить ее на свидание, чтобы подтвердить серьезность своих намерений.
— Нельзя влюбиться в человека только потому что он красивый, — благоразумно замечает Майк. Кажется, ему не терпится развесить плакат «вставим мозги на место!» над нашей мини-сходкой, которая на этот раз в самом деле проходит на свежем воздухе. Земля до сих пор горячая, но торчащие над скамейкой деревья дарят зыбкую тень.
— Кто сказал? — не соглашается Трой.
— Я сказал! — Майк все еще поглядывает вдаль в надежде увидеть Ральфа.
— Опять будешь пилить меня тирадами про то, что это не любовь и я все себе придумал? — бурчит Трой, сердито чиркая зажигалкой. — Нафига я вообще пришел?
— Ты опять куришь, — выдвигает он очередной аргумент.
— И что с того?
— А как же бла-бла про то, что любовь заменяет все на свете?
Трой нервно выдыхает облачко дыма на Майка, заставляя его закашляться.
— Я не говорил, что она заменяет. Я сказал, что она меня ведет!
— Куда ведет? — не унимается Майк. — В могилу?
Гордон воинственно запрыгивает с ногами на скамейку, возвышаясь дымящимся монументом над противником.
— Просто с тобой никогда такого не случалось! — кричит он в полный голос. — С тобой никогда не случалось ничего хорошего, поэтому ты не веришь, что так бывает!
— Над хорошим ногами не топают, — возражает Майк.
Трой судорожно вдыхает, взгляд мечется по местности в поисках помощи, пока не натыкается на меня.
— Саймон. Сай, скажи ему!
— Ну все, тише, — я дергаю Троя за ремень, призывая опуститься обратно и обращаюсь к Майку. — Отстань от него.
Не знаю, что за Великое Чувство проехалось по Трою, но судя по виду тот оказался не готов к встрече с судьбой. По крайней мере, помяло его как следует.
∞ ∞ ∞
— Кризис миновал, — сообщает Майк со следующим звонком. — Или наоборот, не знаю даже. Короче, Гордон со своей все.
— Быстро прошло, — заключаю я. Рука тянется к твитеру, где я наблюдаю, как Трой признается в любви ко всему окружающему миру в ожидании взаимности. Мир помалкивает.
— Я приеду, — обещаю я Майку. — Как только разберусь со всем, так сразу.
Из трубки доносится облегченный выдох.
∞ ∞ ∞
Дверь в комнату не заперта. Шторы не задернуты, солнце поглощает свет ночника. Я щелкаю выключателем и сажусь на край кровати рядом с неподвижным коконом из одеяла, откуда торчит упрямая растрепанная макушка.
— Трой, — я знаю, что его нельзя поощрять. Раз начнешь, потом пеняй на себя. — Почему мне звонит Майк и жалуется, что ты застрял в кровати?
— Ммм, — лаконично заявляет он.
— Ты не спишь?
— Нет.
— Заболел?
— Нет.
— Ну и какого хрена ты там делаешь?
Я пытаюсь стащить край одеяло, но он тянет на себя. Обычное дело: Трой всегда тянет одеяло на себя.
— Я отдыхаю, че…
— Окей. И долго ты собираешься отдыхать?
— Пока все от меня не отстанут.
— Кто все? Майк? Ты его доведешь, и он сам съедет.
— Он еще здесь?
— Сам как думаешь?
Он молчит, я гуляю взглядом по комнате в поиске пустых бутылок, таблеток, стаканов — хоть какого-нибудь подтверждения, что Трой пьян, под кайфом и не в себе. Ничего.
— Я слышу, как он там осуждающе дышит за дверью.
— Он переживает за тебя.
Растрепанная макушка прячется под подушкой.
— Я не хочу… Не хочу, чтобы за меня переживали, скажи ему, Сай. Скажи, что я не хочу…
— А чего хочешь?
— Ничего… я просто полежу немножко.
— Немножко сколько?
— Сай… — перебивает он. — Только не надо, ладно? Не надо про то, как надо что-то там и все такое. Я просто… вот.
— Просто хочешь полежать?
— Угу.
Я хлопаю его по плечу — предположительно по плечу, под всем этим покрывалом не видно.
— И как? Удобно лежится?
— Ммм…
Я снова сжимаю предположительно плечо, выдавливая из него признание:
— Я выступать хочу, Саймон. Хочу выйти на сцену и петь, вот и все. Вот прямо сейчас…
Петь он собрался, говорит-то с трудом.
— Ты что, выступать лежа будешь?
Смеется вроде, правда беззвучно, но плечо трясется достаточно убедительно. Надеюсь, что смеется. Хотя я бы уже предпочел, чтобы он выплакался.
— Нормально выступать буду.
— Так, а чего разлегся? Давай подъем, душ, завтрак-обед.
— Ладно.
— Что ладно?
— Ладно, скоро встану, — пыхтит он. — Можно я еще чуть-чуть-чуть полежу маленький-маленький-беззащитный?
— Пять минут, ровно.
— Полежишь со мной?
Я знаю, что поощрять Троя — себе дороже. Да и сам тот еще герой, двадцать часов на ногах. Боюсь, что как только коснусь головой подушки, сам прирасту к ней ухом минимум на неделю. Но я все равно скидываю ботинки, благо кровать широкая, двуспальная; забираюсь в его Крепость Одиночества из пуха и сатина:
— У тебя тут жарковато.
Молчит. Замер и не дергается, пока я упираюсь локтями в его лопатки. Горячий весь, затылок взмокший.
— Что у вас случилось? — спрашиваю я серьезно.
— Поссорились, — отвечает он лаконично. Я жду продолжения.
— Она сказала про меня всякое плохое, а я послушал.
— Почему сказала?
— Не знаю. Люди так делают. Я думал, что когда открываешься человеку, он потом не имеет права это использовать… Люди так делают, я забыл просто, потому что в последнее время слишком много хороших людей вокруг. Как вы с Майком, понимаешь? Как ты мое защитное одеялко, а Майк — мой защитный шипованный бронежилет.
— Хорошо, — соглашаюсь я смиренно. Он переворачивается на другой бок — ко мне лицом.
Наверное, есть такие вещи, в которых проще признаваться под одеялом.
— Потом я решил, что какая красивая бы они ни была, себя я люблю больше, — заключает Трой. — Понимаешь?
Я киваю, шурша ухом по подушке.
Есть такие пакетики, маленькие, на которых написано «Не есть». Внутри они наполнены мелкими кругленькими шариками. Вот из них состоит Трой. Из мелких кругленьких несъедобных шариков. Вскрыть-то любой дурак может, а собирать потом мне. А они такие мелкие, мать их кругленькие; рассыпаются в разные стороны, теряются. Я боюсь, что каждый раз собираю все меньше.
— Скажи, что вы с Эммой не говорите друг другу плохие вещи.
— Никогда, — обещаю я.
— Красивые люди не имеют право говорить плохие вещи. Хорошо?
∞ ∞ ∞
— Я думаю, надо выдавать особую лицензию на право писать любовные песни. — рассуждает Трой, неуклюже обнимая гитару, — А то знаешь, как бывает, слушаешь песню любовную, вникаешь, а чувак, который ее посвятил жене уже сто раз развелся и в мужика влюбился. И в чем тогда урок? Или, например, поет кто-нибудь, типа, вернись дорогая, жить без тебя не могу. И слушатель сразу на стороне лирического героя, думает, что дура его какая-то бросила. А откуда они знают, может товарищ вел себя как мудак? И правильно, что бросила.
— А не похеру? — вступается Майк. — Если песня талантливая, какая разница, какая у нее предыстория.
— Так грош цена песне, в которой честности ноль. Если любил-любил да разлюбил, то песня и не о любви была, а так, об иллюзии.
— Ну блин, когда писал человек ее, любовь была.
— Да не бывает так! — взрывается Гордон. — Либо любовь одна настоящая, либо не заслуживает, чтобы про нее песни слагали!
— Но ты же сложил!
— Сложил. А теперь обратно разложу! Ненастоящее это все было. Значит, песня тоже ненастоящие.
— Та давай лучше выкладывай, что у вас там вообще произошло, — настаивает Майк.
— Зачем? — Трой нервно моргает, почесывая нос.
— Как зачем? Чтобы я рассудил, что и как и отговорил тебя от песни отрекаться. В чем проблема?
Я уже собираюсь шикнуть на Эллиота, чтобы он оставил тему, но Трой ерзает, заносит руку над струнами, но останавливается.
— Ну, ей 18.
— Легально, — соглашается Майк. — И?
— Она посчитала, что когда ей будет столько же лет, сколько мне сейчас, то мне уже будет 30!
— Она так и сказала? — уточняет Майк.
— Да!
— И что с того?
— Что! Мне никогда не будет 30! — возмущается Трой. — Я отказываюсь!
— Тоже мне Питер Пен, — Эллиот бесстыдно гогочет, пока я загибаю пальцы на руках.
— Тебе легко говорить, ты сразу родился старым занудой, — фыркает Гордон, пока смех Майка становится еще громче. — А я — лицо группы, между прочим, я не могу позволить, чтобы мне было 30!
— Да многим «лицам групп» уже за сорокет и более, — напоминает мудрый Эллиот. — Легендарных групп, между прочим, которые до сих пор живее всех живых. А ты на кого равняться собрался? На хипстерню клубешную, которую без паспорта в кафе не пускают?
— А чего нет? Я знаешь ли, не готов, покорять музыкальный Олимп с лысиной во всю плешь и бородой до пояса!
-…которые тут же на тебя свалятся, как только стукнет тридцатник, — потешается Майк. — К тому же, откуда ты знаешь, вдруг тебе подойдет борода? Если успеешь состариться быстро, еще успеешь попасть в тренд! Модно же!
— Вот еще! Вот… — Трой кипятится, но подходящих слов явно не находится. — Сай, скажи ему!
— Тебе не будет 30, — успокаиваю я.
— Спасибо, Сай.
— Точнее, когда ей будет столько же сколько тебе лет, тебе еще не будет тридцати.
— Правда? — в его голосе столько надежды, будто истинность ответа зависит исключительно от моего мнения. Майк тоже что-то пересчитывает на пальцах, усмехается, качая головой и кажется готов продолжить минутку нравоучений, но я вступаюсь первым.
— И вообще, тебе никогда не будет 30. Пусть тебе будет 29 и чуть-чуть. Если хочешь.
Трой расслабляется на глазах, я почти слышу, как его пульс перестает сердито отбивать чечетку.
— Ладно, — соглашается он. — Пусть. Но песню все равно к черту.
∞ ∞ ∞
Не знаю, почему для Майка это так важно. Он даже Ральфа умудряется призвать на помощь, чтобы выторговать у Троя эту несчастную песню, с которой все так неудачно вышло.
— Сдалась она тебе, — успокаиваю я. — Гордон 26 демок записал, есть из чего выбрать для работы.
— Так в том-то и дело! — не унимается Майк. — Гордон песни штампует пачками, а вот эту единственную он выстрадал.
— Ну… она довольно счастливая, — не соглашаюсь я с термином.
— Да, но она очень хорошая, — пытается донести до меня Майк, постепенно теряя терпение. — Не знаю, что за химические реакции происходили у него в мозгу, но оно того стоило.
— У нас вроде как не одна хорошая песня.
— Но эта самая лучшая!
— Раз одну написал, значит и другую напишет. Чего ты завелся так, не пойму?
— Это гениальная, сука, песня! — взрывается наконец-то маленький тихий Майк, подпрыгивая на месте. — Нельзя просто взять и написать гениальную песню! Да, это тупо, что он потусовался с какой-то дурой с пару недель и незаслуженно написал ей песню. Но еще тупее будет, если мы на нее забьем, и никто никогда ее не услышит!
— Так, может, так ему и скажи? Может, ему важно это услышать.
Майк смотрит на меня исподлобья, как бы напоминая, что поощрять Гордона — себе дороже. Я вздыхаю:
— Делай как знаешь. Я в этом не участвую.
∞ ∞ ∞
Песня и вправду очень хорошая. Плавно ложится на ударные в моей голове, я делаю пометки, чтобы не забыть. Ральфу проще с его бас-гитарой, а мне таскать установку помогает Трой. Складывает куда попало по квартире, пока я пытаюсь собрать все воедино и укоренить в одном месте.
— Майк мне объяснял, как устроено время, — делится Трой, звонко кидая на ковер мою тарелочку. — Что оно не линейно идет, а запечатлено, полностью, как на кинопленке. Вроде как в обратном направлении прокрутить не получается, но оно все равно там отпечатано и существует беспрерывно. То есть существует каждый момент времени, и если мы живем сегодня, то это не значит, что вчера или прошлая неделя имеют меньше значения, чем сейчас.
— Все равно не понимаю, — морщится Ральф. — Если оно как на кинопленке, почему тогда обратно отмотать нельзя?
— Ну, это метафора, — отмахивается Трой. — Там еще график был.
— То есть, так он тебя убедил, что эта песня имеет место быть? — переспрашиваю я.
— Ну да, — кивает Трой. — Получается, что если даже сейчас она актуальна, это не значит, что она не настоящая. Она была актуальна в другой момент времени, но он не менее важный, чем «сейчас», так что… — он разводит руками под оторопелым взглядом Ральфа. — Я же говорю, там был график!
— Вообще да, в этом есть смысл, — соглашаюсь я, не отрываясь от установки.
Доэрти качает головой:
— Проще было бы прямым текстом сказать, что он хочет эту песню, потому что считает ее гениальной.
Трой замирает на секунду, прижимая к груди кусок микрофонной стойки:
— Майк так сказал?
Ральф прижимает палец к губам.
— Только ему не говори. Он мне по секрету ляпнул.
— Вот никто секреты не умеет хранить в наше время, — сокрушается автор с сияющим видом. — Никому доверять нельзя. Кроме меня, конечно. Я-то не скажу!
Трой в самом деле не говорит. По крайней мере, не в тот день.
∞ ∞ ∞
Потом, когда в глаза светят прожектора, заслоняя лица многотысячной толпы, Трой вспоминает, что не умеет врать. Правда разносится через динамики над стадионом, сквозь сумерки и моросящий дождь, который никого не пугает.
— Теперь не имеет значение, кому я написал это изначально, — голосит Трой Гордон с высоты пьедестала из колонки. — Эту песню я посвящаю человеку, который считает ее гениальной.
Он не оборачивается на Майка, но тот закатывает глаза, бормоча что-то мимо микрофона. Ральф с Томом понимающе пересмеиваются.
— К тому же, — добавляет Трой, подумав. — Оказывается, он был прав.
Я бы даже спорить не стал. Пусть и много чести Майку, но… Это самая лучшая песня, что у нас была.
Это. Самая. Лучшая. Песня.
Я уже сто раз говорила, поэтому очередной раз это не будет ни для кого сюрпризом. Для меня совершенно невероятно, что есть люди, которые на протяжении лет проживают со мной эту историю. Для меня лично это одна из самых значимых и волшебных вещей в моей жизни. Пожалуй, пусть будет здесь.
Awakers (Пробудители): "Самая лучшая песня".
Категория: джен с элементами гета и броманса и с примесью чего-то там еще)
Рейтинг: R
Жанры: повседневность, юмор-драма, POV, Hurt/comfort, психология
Предупреждения: нецензурная лексика, пропаганда безудержного веселья.
Размер: всего одна история
Ссылка на фикбук: здесь
Мне все иначе представлялось. Сначала мы посмеялись, когда Ральф ляпнул что-то про творческий перерыв, потому что какой творческий перерыв может быть после отпуска? Но сложилось все само собой, да так и повисло в воздухе. Будто этот самый перерыв решил взять Ральф, а мы оказались втянуты поневоле.
— Это же не значит, что мы видеться не будем, — заключил он, похлюпывая ногой по весенней луже. — Просто, ну…
И все закивали, не найдя аргументов против веского «ну».
— Так чем он там так занят, что запросил перерыв? — вопрошаю я у Майка в трубке. Он пфыкает по-троевски:
— А я почем знаю? У него и спроси.
— Я думал, вы на связи.
— На какой, на ментальной что ли?
читать дальшеЯ хмыкаю в трубку, сдерживая смешок. Чувство юмора Эллиота просачивается сквозь сотовый. Кажется, мы слишком часто торчим на линии, хотя видел я его в последний раз по ТВ.
С Троем совсем другая история. Ждать от него звонка, все равно что уповать на конец света. Только твитер расписал весь вдоль и поперек. Хуже всего, что по твитам не понять ни разу, пьяный он там, укурился или просто дуркует; а на телефон уже рука не подымается. Черт с ним, думаю я, пускай гуляет. Потому что звонить Трою после долгого перерыва — все равно, что открывать ящик Пандоры.
— Гордон важный сильно стал после клипа, — заключает Майк на проводе. — Вот и не звонит. Нет ему дела до вас смертных.
Когда мы говорим о клипе, речь идет даже не про нашу группу. Это из электронщиков кто-то додумался: увидел Гордона и решил что бы то ни стало затащить к себе в видеоклип в качестве главного действующего лица. А тот мало того, что согласился, еще и Майка с собой приволок. Я даже по телеку видел: Гордон пританцовывает всю песню — эквалайзер хренов; делает вид, что подпевает женскому вокалу, а Майк стоит истуканом. Тот еще дуэт комический.
Смертным, честно говоря, тоже все немного побоку. Я уже прихватки с рук снимать замаялся. Думал, пойду работать, как нормальный человек, но черт меня дернул выпекать на дому.
— Нормально, — сетует Майк. — Группу мы, значит, по-человечески продвинуть не можем, а на пирогах своих поднялся вон, как тесто на батарее.
Поднялся, пожалуй, громко сказано, но доход реальный. Тратить я, правда, ничего не успеваю, потому что часов двадцать в сутки торчу у духовки, а остальные четыре пытаюсь отмыться под душем. Я и Эмму не вижу толком. Майк захаживает реже. Оно и понятно: за окном и без того жара, а внутри вообще не продохнуть. Однако, стоит мне дать слабину по ходу телефонного разговора, и меня вытаскивают за пределы дома.
Час уже поздний. Вопреки мрачному облику в пабе горят разноцветные огоньки — будто забыли снять украшения после зимних праздников, а теперь и смысла нет: все равно через полгода вешать обратно. Майк сидит напротив картинно отражаясь в затемненном окне. Совершенно такой же, как в телевизоре, ни на волосинку не изменился.
— Тоже мне трудяга. Ты когда в последний раз на свежем воздухе был? — ворчит он.
Я шумно вздыхаю, оставляя за собой облачко мучной пыли.
— Где ты видел тот свежий воздух?
— Тоже верно, — он кивает, складывая классические рэйбаны на салфетку, я уточняю:
— А кто еще будет сегодня или чисто мы с тобой?
— Да куда там, я тебя еле вытащил. Дороти опять пытается себе выбить бумажку, что у него есть какое-никакое образование.
— Летом?
Майк красноречиво пожимает плечами.
— Трой еще хуже, ну ты знаешь…
По моему вопросительному взгляду он делает вывод, что ничегошеньки я не знаю.
— Ты когда в последний раз от него слышал? — хмурится он.
— Ну, я в курсе, что она записал 26 демок.
— Это давно было, — отмахивается Эллиот. — Теперь еще хуже: Гордон влюбился.
— Ой ли? — вырывается у меня.
— Еще как ой. Лучше бы он демки записывал.
— Прямо-таки влюбился?
— Ну, он так думает.
— В девушку?
— Нет, в фонарный столб! — ехидничает Майк. — Конечно, в девушку, в кого же еще?
— Может, в чувака, откуда мне знать. Он же божился, что бисексуал.
— Ага, а я кенгуру, — он снова фыркает, напуская на себя недовольный вид, хотя я знаю, что Эллиота пирогами не корми — дай посплетничать.
— И что теперь? — я неспешно потягиваю пиво, прильнув плечом к стене.
— И что, теперь все!
— «Я не ем не сплю, так ее люблю»?
— В точку.
— Ты ее видел?
— Нет. Он ее тщательно скрывает, видимо, боится, что украдут.
— Так может ее не существует?
— Может, пусть лучше не существует. Я не готов потом опять его от пола отдирать, когда кто-нибудь разобьет нежное гордоновское сердце.
Даже если девушки и не существует, вижу ее я отчетливо. При первой же встрече с Троем. Вижу ее в лихорадочном блеске его глаз, дерзко вздернутом подбородке, будто он собрался отстаивать передо мной истинность своих чувств. Удивительно, как после каждой нашей разлуки Трой кажется меньше. Я-то точно уже бросил расти, а он, видимо, решил запустить обратный процесс. Удивительно даже, как такой небольшой Трой занимает дофига места в пространстве.
— Она была такая красивая, я подумал, что это манекен, — пытается объяснить он, хлопая сияющими глазами.
— И что?
— Я поцеловал ее.
— Ты поцеловал манекен?
— Да нет же, ты не слушаешь! Я поцеловал ее! — мне думается, что если глаза его распахнутся еще больше, то вылезут за пределы орбит и уже никогда не вернутся на место.
— Конечно, потом она влепила мне пощечину, — делится дальше Трой. — Вот так вот — бац! Я сам всю жизнь мечтал кому-нибудь так смачно влепить, но я же не девчонка, нам не положено, да? Но я ей все объяснил, и она сказала «ладно».
Она была такая красивая, что Трою сразу захотелось что-нибудь ей подарить. Но у него с собой был только чупа-чупс, и он подарил ей чупа-чупс. Она решила, что это неприличный намек, но сказала «ладно». И снова влепила ему пощечину.
— Это интернет всех портит, — сетует Трой в футболке с надписью «sex, drugs, pokemons». — Я ничего не имел ввиду.
Конечно, не имел. Трой никогда ничего не имеет ввиду.
— Мне пришлось пригласить ее на свидание, чтобы подтвердить серьезность своих намерений.
— Нельзя влюбиться в человека только потому что он красивый, — благоразумно замечает Майк. Кажется, ему не терпится развесить плакат «вставим мозги на место!» над нашей мини-сходкой, которая на этот раз в самом деле проходит на свежем воздухе. Земля до сих пор горячая, но торчащие над скамейкой деревья дарят зыбкую тень.
— Кто сказал? — не соглашается Трой.
— Я сказал! — Майк все еще поглядывает вдаль в надежде увидеть Ральфа.
— Опять будешь пилить меня тирадами про то, что это не любовь и я все себе придумал? — бурчит Трой, сердито чиркая зажигалкой. — Нафига я вообще пришел?
— Ты опять куришь, — выдвигает он очередной аргумент.
— И что с того?
— А как же бла-бла про то, что любовь заменяет все на свете?
Трой нервно выдыхает облачко дыма на Майка, заставляя его закашляться.
— Я не говорил, что она заменяет. Я сказал, что она меня ведет!
— Куда ведет? — не унимается Майк. — В могилу?
Гордон воинственно запрыгивает с ногами на скамейку, возвышаясь дымящимся монументом над противником.
— Просто с тобой никогда такого не случалось! — кричит он в полный голос. — С тобой никогда не случалось ничего хорошего, поэтому ты не веришь, что так бывает!
— Над хорошим ногами не топают, — возражает Майк.
Трой судорожно вдыхает, взгляд мечется по местности в поисках помощи, пока не натыкается на меня.
— Саймон. Сай, скажи ему!
— Ну все, тише, — я дергаю Троя за ремень, призывая опуститься обратно и обращаюсь к Майку. — Отстань от него.
Не знаю, что за Великое Чувство проехалось по Трою, но судя по виду тот оказался не готов к встрече с судьбой. По крайней мере, помяло его как следует.
— Кризис миновал, — сообщает Майк со следующим звонком. — Или наоборот, не знаю даже. Короче, Гордон со своей все.
— Быстро прошло, — заключаю я. Рука тянется к твитеру, где я наблюдаю, как Трой признается в любви ко всему окружающему миру в ожидании взаимности. Мир помалкивает.
— Я приеду, — обещаю я Майку. — Как только разберусь со всем, так сразу.
Из трубки доносится облегченный выдох.
Дверь в комнату не заперта. Шторы не задернуты, солнце поглощает свет ночника. Я щелкаю выключателем и сажусь на край кровати рядом с неподвижным коконом из одеяла, откуда торчит упрямая растрепанная макушка.
— Трой, — я знаю, что его нельзя поощрять. Раз начнешь, потом пеняй на себя. — Почему мне звонит Майк и жалуется, что ты застрял в кровати?
— Ммм, — лаконично заявляет он.
— Ты не спишь?
— Нет.
— Заболел?
— Нет.
— Ну и какого хрена ты там делаешь?
Я пытаюсь стащить край одеяло, но он тянет на себя. Обычное дело: Трой всегда тянет одеяло на себя.
— Я отдыхаю, че…
— Окей. И долго ты собираешься отдыхать?
— Пока все от меня не отстанут.
— Кто все? Майк? Ты его доведешь, и он сам съедет.
— Он еще здесь?
— Сам как думаешь?
Он молчит, я гуляю взглядом по комнате в поиске пустых бутылок, таблеток, стаканов — хоть какого-нибудь подтверждения, что Трой пьян, под кайфом и не в себе. Ничего.
— Я слышу, как он там осуждающе дышит за дверью.
— Он переживает за тебя.
Растрепанная макушка прячется под подушкой.
— Я не хочу… Не хочу, чтобы за меня переживали, скажи ему, Сай. Скажи, что я не хочу…
— А чего хочешь?
— Ничего… я просто полежу немножко.
— Немножко сколько?
— Сай… — перебивает он. — Только не надо, ладно? Не надо про то, как надо что-то там и все такое. Я просто… вот.
— Просто хочешь полежать?
— Угу.
Я хлопаю его по плечу — предположительно по плечу, под всем этим покрывалом не видно.
— И как? Удобно лежится?
— Ммм…
Я снова сжимаю предположительно плечо, выдавливая из него признание:
— Я выступать хочу, Саймон. Хочу выйти на сцену и петь, вот и все. Вот прямо сейчас…
Петь он собрался, говорит-то с трудом.
— Ты что, выступать лежа будешь?
Смеется вроде, правда беззвучно, но плечо трясется достаточно убедительно. Надеюсь, что смеется. Хотя я бы уже предпочел, чтобы он выплакался.
— Нормально выступать буду.
— Так, а чего разлегся? Давай подъем, душ, завтрак-обед.
— Ладно.
— Что ладно?
— Ладно, скоро встану, — пыхтит он. — Можно я еще чуть-чуть-чуть полежу маленький-маленький-беззащитный?
— Пять минут, ровно.
— Полежишь со мной?
Я знаю, что поощрять Троя — себе дороже. Да и сам тот еще герой, двадцать часов на ногах. Боюсь, что как только коснусь головой подушки, сам прирасту к ней ухом минимум на неделю. Но я все равно скидываю ботинки, благо кровать широкая, двуспальная; забираюсь в его Крепость Одиночества из пуха и сатина:
— У тебя тут жарковато.
Молчит. Замер и не дергается, пока я упираюсь локтями в его лопатки. Горячий весь, затылок взмокший.
— Что у вас случилось? — спрашиваю я серьезно.
— Поссорились, — отвечает он лаконично. Я жду продолжения.
— Она сказала про меня всякое плохое, а я послушал.
— Почему сказала?
— Не знаю. Люди так делают. Я думал, что когда открываешься человеку, он потом не имеет права это использовать… Люди так делают, я забыл просто, потому что в последнее время слишком много хороших людей вокруг. Как вы с Майком, понимаешь? Как ты мое защитное одеялко, а Майк — мой защитный шипованный бронежилет.
— Хорошо, — соглашаюсь я смиренно. Он переворачивается на другой бок — ко мне лицом.
Наверное, есть такие вещи, в которых проще признаваться под одеялом.
— Потом я решил, что какая красивая бы они ни была, себя я люблю больше, — заключает Трой. — Понимаешь?
Я киваю, шурша ухом по подушке.
Есть такие пакетики, маленькие, на которых написано «Не есть». Внутри они наполнены мелкими кругленькими шариками. Вот из них состоит Трой. Из мелких кругленьких несъедобных шариков. Вскрыть-то любой дурак может, а собирать потом мне. А они такие мелкие, мать их кругленькие; рассыпаются в разные стороны, теряются. Я боюсь, что каждый раз собираю все меньше.
— Скажи, что вы с Эммой не говорите друг другу плохие вещи.
— Никогда, — обещаю я.
— Красивые люди не имеют право говорить плохие вещи. Хорошо?
— Я думаю, надо выдавать особую лицензию на право писать любовные песни. — рассуждает Трой, неуклюже обнимая гитару, — А то знаешь, как бывает, слушаешь песню любовную, вникаешь, а чувак, который ее посвятил жене уже сто раз развелся и в мужика влюбился. И в чем тогда урок? Или, например, поет кто-нибудь, типа, вернись дорогая, жить без тебя не могу. И слушатель сразу на стороне лирического героя, думает, что дура его какая-то бросила. А откуда они знают, может товарищ вел себя как мудак? И правильно, что бросила.
— А не похеру? — вступается Майк. — Если песня талантливая, какая разница, какая у нее предыстория.
— Так грош цена песне, в которой честности ноль. Если любил-любил да разлюбил, то песня и не о любви была, а так, об иллюзии.
— Ну блин, когда писал человек ее, любовь была.
— Да не бывает так! — взрывается Гордон. — Либо любовь одна настоящая, либо не заслуживает, чтобы про нее песни слагали!
— Но ты же сложил!
— Сложил. А теперь обратно разложу! Ненастоящее это все было. Значит, песня тоже ненастоящие.
— Та давай лучше выкладывай, что у вас там вообще произошло, — настаивает Майк.
— Зачем? — Трой нервно моргает, почесывая нос.
— Как зачем? Чтобы я рассудил, что и как и отговорил тебя от песни отрекаться. В чем проблема?
Я уже собираюсь шикнуть на Эллиота, чтобы он оставил тему, но Трой ерзает, заносит руку над струнами, но останавливается.
— Ну, ей 18.
— Легально, — соглашается Майк. — И?
— Она посчитала, что когда ей будет столько же лет, сколько мне сейчас, то мне уже будет 30!
— Она так и сказала? — уточняет Майк.
— Да!
— И что с того?
— Что! Мне никогда не будет 30! — возмущается Трой. — Я отказываюсь!
— Тоже мне Питер Пен, — Эллиот бесстыдно гогочет, пока я загибаю пальцы на руках.
— Тебе легко говорить, ты сразу родился старым занудой, — фыркает Гордон, пока смех Майка становится еще громче. — А я — лицо группы, между прочим, я не могу позволить, чтобы мне было 30!
— Да многим «лицам групп» уже за сорокет и более, — напоминает мудрый Эллиот. — Легендарных групп, между прочим, которые до сих пор живее всех живых. А ты на кого равняться собрался? На хипстерню клубешную, которую без паспорта в кафе не пускают?
— А чего нет? Я знаешь ли, не готов, покорять музыкальный Олимп с лысиной во всю плешь и бородой до пояса!
-…которые тут же на тебя свалятся, как только стукнет тридцатник, — потешается Майк. — К тому же, откуда ты знаешь, вдруг тебе подойдет борода? Если успеешь состариться быстро, еще успеешь попасть в тренд! Модно же!
— Вот еще! Вот… — Трой кипятится, но подходящих слов явно не находится. — Сай, скажи ему!
— Тебе не будет 30, — успокаиваю я.
— Спасибо, Сай.
— Точнее, когда ей будет столько же сколько тебе лет, тебе еще не будет тридцати.
— Правда? — в его голосе столько надежды, будто истинность ответа зависит исключительно от моего мнения. Майк тоже что-то пересчитывает на пальцах, усмехается, качая головой и кажется готов продолжить минутку нравоучений, но я вступаюсь первым.
— И вообще, тебе никогда не будет 30. Пусть тебе будет 29 и чуть-чуть. Если хочешь.
Трой расслабляется на глазах, я почти слышу, как его пульс перестает сердито отбивать чечетку.
— Ладно, — соглашается он. — Пусть. Но песню все равно к черту.
Не знаю, почему для Майка это так важно. Он даже Ральфа умудряется призвать на помощь, чтобы выторговать у Троя эту несчастную песню, с которой все так неудачно вышло.
— Сдалась она тебе, — успокаиваю я. — Гордон 26 демок записал, есть из чего выбрать для работы.
— Так в том-то и дело! — не унимается Майк. — Гордон песни штампует пачками, а вот эту единственную он выстрадал.
— Ну… она довольно счастливая, — не соглашаюсь я с термином.
— Да, но она очень хорошая, — пытается донести до меня Майк, постепенно теряя терпение. — Не знаю, что за химические реакции происходили у него в мозгу, но оно того стоило.
— У нас вроде как не одна хорошая песня.
— Но эта самая лучшая!
— Раз одну написал, значит и другую напишет. Чего ты завелся так, не пойму?
— Это гениальная, сука, песня! — взрывается наконец-то маленький тихий Майк, подпрыгивая на месте. — Нельзя просто взять и написать гениальную песню! Да, это тупо, что он потусовался с какой-то дурой с пару недель и незаслуженно написал ей песню. Но еще тупее будет, если мы на нее забьем, и никто никогда ее не услышит!
— Так, может, так ему и скажи? Может, ему важно это услышать.
Майк смотрит на меня исподлобья, как бы напоминая, что поощрять Гордона — себе дороже. Я вздыхаю:
— Делай как знаешь. Я в этом не участвую.
Песня и вправду очень хорошая. Плавно ложится на ударные в моей голове, я делаю пометки, чтобы не забыть. Ральфу проще с его бас-гитарой, а мне таскать установку помогает Трой. Складывает куда попало по квартире, пока я пытаюсь собрать все воедино и укоренить в одном месте.
— Майк мне объяснял, как устроено время, — делится Трой, звонко кидая на ковер мою тарелочку. — Что оно не линейно идет, а запечатлено, полностью, как на кинопленке. Вроде как в обратном направлении прокрутить не получается, но оно все равно там отпечатано и существует беспрерывно. То есть существует каждый момент времени, и если мы живем сегодня, то это не значит, что вчера или прошлая неделя имеют меньше значения, чем сейчас.
— Все равно не понимаю, — морщится Ральф. — Если оно как на кинопленке, почему тогда обратно отмотать нельзя?
— Ну, это метафора, — отмахивается Трой. — Там еще график был.
— То есть, так он тебя убедил, что эта песня имеет место быть? — переспрашиваю я.
— Ну да, — кивает Трой. — Получается, что если даже сейчас она актуальна, это не значит, что она не настоящая. Она была актуальна в другой момент времени, но он не менее важный, чем «сейчас», так что… — он разводит руками под оторопелым взглядом Ральфа. — Я же говорю, там был график!
— Вообще да, в этом есть смысл, — соглашаюсь я, не отрываясь от установки.
Доэрти качает головой:
— Проще было бы прямым текстом сказать, что он хочет эту песню, потому что считает ее гениальной.
Трой замирает на секунду, прижимая к груди кусок микрофонной стойки:
— Майк так сказал?
Ральф прижимает палец к губам.
— Только ему не говори. Он мне по секрету ляпнул.
— Вот никто секреты не умеет хранить в наше время, — сокрушается автор с сияющим видом. — Никому доверять нельзя. Кроме меня, конечно. Я-то не скажу!
Трой в самом деле не говорит. По крайней мере, не в тот день.
Потом, когда в глаза светят прожектора, заслоняя лица многотысячной толпы, Трой вспоминает, что не умеет врать. Правда разносится через динамики над стадионом, сквозь сумерки и моросящий дождь, который никого не пугает.
— Теперь не имеет значение, кому я написал это изначально, — голосит Трой Гордон с высоты пьедестала из колонки. — Эту песню я посвящаю человеку, который считает ее гениальной.
Он не оборачивается на Майка, но тот закатывает глаза, бормоча что-то мимо микрофона. Ральф с Томом понимающе пересмеиваются.
— К тому же, — добавляет Трой, подумав. — Оказывается, он был прав.
Я бы даже спорить не стал. Пусть и много чести Майку, но… Это самая лучшая песня, что у нас была.
Это. Самая. Лучшая. Песня.
@темы: awakers, писательское